Папа, я люблю тебя!

40 дней назад папа ушёл от нас, но мы обязательно встретимся

Я до последнего, пап, не верила, что вот так вот сяду и стану тебе писать. О тебе. Что смогу это сделать. Ведь от горя мы немеем. Сжимаем челюсти так, что зубы крошатся, а каждый звук, вырывающийся из горла, превращается в рыдание.
Но я должна, папа, загнать горячую влагу обратно в глаза. Потому что ты здесь, ты рядом со мной.
Я была вашим с мамой первенцем. Ты был молодой и лохматый. Весёлый. И очень похожий на гайдаевского Шурика. Когда мы приезжали к бабушке в деревню, ты, как мальчишка, гонял на мотороллере по лугам и просёлочным дорогам. Я, трёх- или четырёхлетняя, всегда и везде болталась впереди, у руля… Тебя вообще нельзя было представить без руля. Кажется, ты с ним в руках и родился…
А ещё ты обожал дразнить бабушкиного петуха-монстра. Ты надевал высокие кирзачи и хохоча бегал от него по двору. А злой и умный петух норовил подлететь и клюнуть тебя в темечко. Я плакала, сидя у мамы на руках, от страха за тебя. А мама, смеясь, ругалась. И бабушка ругалась и улыбалась, и любовалась тобой.
А вообще, всё живое обожало тебя. Каким-то невероятным чутьём самые дикие кошки и собаки выбирали тебя, чтобы привязаться. Когда ты выходил во двор, к тебе со всех концов мчались твои четвероногие приятели, чтоб ты ласково потрепал их за ушком...
Ты был дерзким. По ночам ты слушал «Голос Америки» на стареньком транзисторе. И тогда наша съёмная полуподвальная комнатёнка наполнялась инопланетными звуками большого мира. Я слушала их, мечтала и засыпала. Укладывал меня ты. У тебя был бзик относительно гладкости и ровности постели. Постельное, кстати, тоже стелил мне ты. Простыня натягивалась так, чтобы не было и намёка на складочку. И даже когда я ложилась, ты умудрялся меня укрыть, чтобы одеяло тоже образовывало идеально ровную поверхность – хоть уровень клади. …Папа, я до сих пор так застилаю постель…
Да, ты был дерзок. Ты стал учить меня читать, когда мне было два. В три я уже читала. Много позже, но всё равно очень рано, ты впервые познакомишь меня с историей. Мне будет шесть или семь, ты придёшь с работы чуточку пьяным, и мы сядем ночью вдвоём в крошечной кухоньке твоей первой и единственной собственной квартиры. Ты дашь мне посмаковать кусочек вяленой воблы и запить горьким и пахучим «Жигулёвским». А потом ты начнёшь рассказывать о Сталине, о репрессиях, о «застое»… Возможно, тогда я не всё понимала, как надо. Но запомнила – навсегда.
Ты вообще был очень умным и начитанным, несмотря на то что всю жизнь проработал по рабочей специальности. Это ты показал мне созвездия. Это ты мог объяснить физику так, что у меня у одной из класса была твёрдая пятерка. И ты никогда не ругался матом. Мне как-то довелось от тебя услышать в компании безобидное «бляха-муха». Это было так нелепо и смешно. Ты и сам это знал.
Тебя интересовала политика. Помню, как соседи по подвалу, пьющие тётя Нина и дядя Саша умилялись, как сопливая трёхлетка уверенно тыкала в фото Никиты Хрущёва в старых журналах «Огонёк».
А ещё мы ночами напролёт печатали фотографии. Всё как надо: проявляли, закрепляли, сушили, обрезали… Мама периодически просыпалась и незло ворчала, а мы заговорщицки хихикали и клятвенно обещали лечь спать через 10 минут.
Большим событием в нашей семье стала покупка магнитофона. Катушечного. «Романтик-79» он назывался. Ты азартно бегал с микрофоном и записывал всё подряд: мамин смех, журчание ручьёв, пение птиц, которым ты умел мастерски подражать. И, конечно, мои декламации. Когда подрос мой брат, мы вдвоём голосили в микрофон что попало. Помню, когда братик был ещё в пелёнках и только-только начал агукать, ты захотел записать гуление на микрофон. Сучивший ручками Колька случайно выбил микрофон из твоих рук, и тот упал ему в лоб. Так и записалось: вдохновенное гуление, удар – и оглушительный рёв. Впоследствии мы всей семьёй часто переслушивали эту запись и ржали. А Коля искренне обижался.
Я повторюсь: ты был дерзок. Тебя не устраивали записи с микрофона советских «Песен-80» и иже с ними. Откуда-то ты с видом победителя приносил «неудобного» Высоцкого и совсем запрещённый Запад. Слушать музыку, слышать и понимать я училась у тебя. Тем более, у тебя был абсолютный музыкальный слух. Ты самоучкой постиг баян. Я вслед за тобой – лишь наполовину.
Когда родился мой брат, я буквально поселилась в твоём «МАЗе». Братик часто болел, мама лежала с ним в больнице, а я ездила с тобой. Моё детство – это или дорога, или её предвкушение. Наверное, поэтому я так люблю дорогу…
Когда я пошла в автошколу, я попросила тебя позаниматься со мной. Ты усадил меня за руль, велел повернуть задним ходом и очень удивился, что нас этому не научили. Мы ездили по автодрому два часа. Я научилась выворачивать задним ходом, куда надо и поняла принцип параллельной парковки. Я подожгла сцепление на твоей старенькой «четвёрке». Пап, ни с одним мужчиной в одной машине я не чувствовала себя так уверенно и спокойно.
Потом, когда у меня появился свой руль, мы снова объединились в увлечениях. Вдвоём мы гоняли с тобой по лесам в поисках грибов. В какую бы глушь мы ни заехали, в какие колеи ни попали, я всегда была спокойна рядом с тобой. А какие грибные места мы с тобой находили… Я и теперь, как ты, могу запросто рвануть в лес по грибы в одиночку и не бояться. Потому что помню секреты, которым научил меня ты.
Это ты, папа, в моём подростковом возрасте стал называть меня «Светишна». С тех пор для близких и родных я исключительно Светишна. Только вот муж упорно не называет меня так. Кстати, ты никогда не показывал своего отношения к моим избранникам, но по молчаливости твоей понимаю: тебе хотелось лучшего для меня. Папа, я ведь твоя дочка…
Когда я родила своего первого и, к сожалению, последнего ребёнка, вы втроём приехали за нами в роддом: ты, мама и муж. Мы все впятером были такие бестолковые и счастливые. Мы, две женщины, быстро оклемались и превратились в клохчущих наседок. А вы втроём так и остались в тот день счастливыми бестолковками. И пока мы с мамой устрашались худобой и ножками-раскривушками новорождённого, вы, двое дядек, с лицами кретинов распивали за здоровье мамы и малыша. Муж тогда поднял тост: «Пусть у Пашки будет твой рост». Сбылось, пап. Ты видел.
Я не обижаюсь, пап, что ты ушёл, когда я была далеко-далеко. И не было, казалось, возможности приехать, чтоб проводить тебя. Ты ушёл внезапно и без предупреждения. А я, уезжая в это самое далеко, не сказала тебе привычно: «Пока, пап». Но я успела вернуться, ты видел, обнять и поцеловать тебя. Сказать: «Пока, пап, скоро увидимся».
Я не успела спросить тебя, летал ли ты на самолёте. Не успела записать сборник твоего любимого Высоцкого. Не успела выпить с тобой пива. Не успела подарить сюрприз издалека. Не успела показать фотки. Не успела, пап, сказать, как я люблю тебя.
Ничего страшного. Я люблю тебя, папа. Скоро увидимся.

Светлана Перминова (ТУЗОВА)